ул. Восстания 45 / Гродненский пер. 9 / Саперный пер. 18
 |
Вид с угла ул. Восстания и Саперного пер. |
Особняк И. К. Мясникова (К. А. Варгунина). 1857–1859
В середине XIX века участок и деревянный одноэтажный дом на нем принадлежал жене надворного советника Екатерине Михайловне Бельской.
Особняк построен в 1857–1859 годах архитектором Александром Петровичем Гемилианом (при участии архитектора В. А. Гартмана), который двадцатью годами ранее строил дом № 10 по Саперному переулку. Позднее в создании комплекса приняли участие еще два архитектора — в 1876 году по проекту Х. Х. Тацки была перестроена ограда, а в 1895-м Александр Иванович фон Гоген построил флигель и конюшню.
Особняк строился для И. К. Мясникова, затем его купил Константин Александрович Варгунин, сын известного фабриканта Александра Ивановича Варгунина (1807–1880), основателя Невской писчебумажной фабрики, а затем дом перешел к дочери К. А. Варгунина, Ольге, которая вышла в 1904 году замуж за известнейшего адвоката Николая Карабчевского. Особняк на Знаменской (ул. Восстания) был ее приданым. А сам Константин Александрович облюбовал для себя нынешний ЗАГС на Фурштатской, про который не так давно вышла книга Б. М. Кирикова "Особняк Варгунина".
Николай Платонович Карабчевский (1851–1925) — одно из самых известных имен в истории российской адвокатуры. Он поступил в 1869 году на естественный факультет Санкт-Петербургского университета, но, увлеченный лекциями А. Д. Градовского и Н. С. Таганцева, перешел на юридический. Окончил его в 1874-м со степенью кандидата. Впервые его имя стало известно широкой публике после знаменитого "процесса 193-х", где он защищал "бабушку русской революции" Брешковскую. Политики, кстати, Карабчевский принципиально сторонился, но его речи иногда носили вполне революционный характер. Защищая в 1904 году Созонова, который взорвал на Измайловском проспекте министра внутренних дел Плеве (взрыв был такой силы, что вылетели стекла в Варшавском вокзале), Карабчевский сказал про Плеве буквально следующее: «Он настоял на повешении Балмашева, он заточил в тюрьму и послал в ссылку тысячи невинных людей, он сек и расстреливал крестьян и рабочих, он глумился над интеллигенцией, сооружал массовые избиения евреев в Кишиневе и Гомеле, он задушил Финляндию, теснил поляков, он влиял на то, чтобы разгорелась наша ужасная война с Японией, в которой уже столько пролито и еще столько прольется русской крови... Созонову казалось, что это — чудовище, которое может быть устранено только другим чудовищем — смертью. И принимая трепетными руками бомбу, предназначенную для Плеве, он верил, свято верил в то, что она начинена не столько динамитом, сколько слезами, горем и бедствиями народа. И когда рвались и разлетались в стороны ее осколки, ему чудилось, что это звенят и разбиваются цепи, которыми опутан русский народ...» Даже по нынешним временам «свободы слова» это звучит слишком радикально. Но тогда речь произвела впечатление на суд присяжных, и Созонов не был казнен. Его отправили на каторгу. Карабчевский очень гордился тем, что никто из его подзащитных не был казнен. А "созоновская" речь долгое время была запрещена цензурой, но в 1916-м ее текст все же вышел в третьем издании "Речей" Карабчевского.
Пятью годами раньше, к 60-летию адвоката, вышло уникальное издание этой речи, выполненное в 1 экземпляре. О нем вспоминал Б. С. Утевский: «Единственный экземпляр был издан с исключительной роскошью и художественным вкусом, благодаря взявшему на себя художественное оформление книги прекрасному графику Георгию Нарбуту. Книга печаталась в лучшей русской типографии Голике и Вильборга на пергаменте. Сафьяновый переплет был сделан по эскизу Нарбута. Все заглавные буквы, виньетки, форзац были от руки сделаны тушью самим Нарбутом. Цензура не разрешала печатать эту речь Карабчевского, но так как издавался один экземпляр, мы договорились с цензором. Карабчевский был рад этой книге. Он хранил ее в своем письменном столе.
Когда в 1921 году я приехал с Украины в Петербург, то сделал попытку разыскать архив Карабчевского и эту книгу <…> В особняке Карабчевского помещался госпиталь. Отыскал коменданта. О Карабчевском он никогда не слышал. Никакого имущества Карабчевского не оказалось. Не нашел я и речи по делу Созонова. Судьба ее осталась неизвестной. Может быть, она стоит на полке в чьем-либо книжном шкафу. Может быть… В одном убежден: вряд ли она уничтожена, слишком она была хороша!» (Утевский Б. С. Воспоминания юриста. М., 1989. С. 154–155.)
Очень удачными были выступления Карабчевского на уголовных процессах. Он сумел выиграть громкое дело Ольги Палем, которая в состоянии аффекта убила своего возлюбленного
Александра Довнара, издевавшегося над ней. За что удостоился следующей эпиграммы:
Не только тем он знаменит,
Что как актер он гладко брит,
Что как премьер всегда одет
И написал роман-памфлет.
Нет, знаменит еще он тем,
Что был защитником Палем,
Что спас ее он без хлопот
От тяжких каторжных работ,
Чтоб в мир пошла она опять:
Сперва любить, потом – стрелять.
Октябрьскую революцию с ее диктатурой и абсолютной цензурой Карабчевский, конечно, не мог принять. Принципиальный противник смертной казни и оправдания человека до тех пор, пока есть хоть малейшие сомнения в его виновности, он не мог жить в стране, где осуществлялись массовые расстрелы заложников. Карабчевский
эмигрировал. Он скончался 6 декабря 1925 года
в Риме и похоронен там вместе с женой и дочерью на кладбище Тестаччо.
Почти все сведения о Карабчевском почерпнуты из основательной статьи известного саратовского историка Николая Алексеевича Троицкого, посвященной биографии Карабчевского.
