Саперный пер. 9 / Митавский пер. 1
 |
Вид в сторону ул. Восстания |
Доходный дом. 1902–1904.
В середине XIX века здесь стоял одноэтажный с мезонином дом Федоры Даниловны Ольшевской, жены статского советника. Затем на этом участке был построен каменный дом.
Современное здание возведено гражданским инженером Петром Николаевичем Батуевым (1872–?) с включением ранее существовавшего дома. Батуев окончил в 1898 году Институт гражданских инженеров. Служил при ТСК МВД (1899–1903). Издатель журнала «Домовладелец» (1906–1908, совместно с А. Ф. Барановским). Батуев построил около полусотни доходных домов в разных частях города, в частности, недалеко от Саперного переулка (ул. Некрасова, 42; Басков пер., 26; Моисеенко, 1 (дом на углу с Суворовским пр. и 9 Советская ул., 10–12). По крайней мере с 1913 года дом принадлежал Василию Андреевичу Нерослову.
Этот дом, как и дом № 3 по Саперному, имеет театральную историю. В 1916 году здесь открылось Еврейское театральное общество, которое ставило себе целью поддержать нарождающийся еврейский национальный театр. Конец XIX века, время Александра III, сейчас принято вспоминать как образец благополучия и стабильности. Но для инородцев в пределах империи это была не самая лучшая эпоха. По отношению ко всем нерусским нациям проводилась политика принудительной ассимиляции. А уж евреев это касалось в особенности. Ни литература, ни тем более театр на родном языке были невозможны. Ситуация изменилась лишь в начале XX века, когда правительство уже не смогло противиться культурным национальным движениям.
Евреи, может быть активнее всех, взялись за изучение и освоение своей многотысячелетней культуры. Одной из ключевых проблем было создание собственного театра. Для координации общих усилий в этом направлении и было организовано Еврейское театральное общество. Учредителями его стала группа литераторов и юристов во главе с известным адвокатом и политическим деятелем О. О. Грузенбергом: "Наше Общество задается целью создать еврейский театр. Но не театр, подобный американскому лубочному, а еврейский народный художественный театр с настоящей режиссурой и настоящим репертуаром. Создание этого театра есть еврейское народное дело первостепенной важности". В июле был принят его устав, в котором особо подчеркивалось, что "театральные представления, устраиваемые Обществом, могут происходить исключительно на древнееврейском и разговорно-еврейском языках".
При утверждении устава острую дискуссию вызвал именно вопрос о языке. «Идишистов» возглавил писатель и драматург Марк Ривесман, они отрицали иврит как не имеющий широкого хождения в народе. От лица «ивритистов» выступил либеральный журналист Лев Клячко, заявивший, что идиш подходит только для «юмора и сарказма». В результате нескольких заседаний в июле 1916 года была принята компромиссная редакция устава, утвердившая двуязычие. Еврейское театральное общество собиралось распространить свою деятельность на всю Россию. Но все это не двинулось дальше благих пожеланий — до 1917 года оставалось слишком мало времени.
Но в истории театра вообще и еврейского театра в частности этот дом всё-таки сыграл значительную роль: здесь жил известный театральный и литературный критик, редактор журнала "Северный вестник" Аким Волынский (Хаим Лейбович Флексер) (21 апреля (3 мая) 1861, Житомир — 6 июля 1926, Ленинград). Имя это сейчас помнят одни балетоманы за поистине классические статьи и книги, которые явились настоящим прорывом. Помнят и его деятельность на посту директора хореографического техникума. Но роль Волынского в русской культуре этим не исчерпывается. Он сделал очень много и в журналистике, и в литературоведении, и в книгоиздании. Современники ценили его своеобразный талант, а вот с мемуаристами ему не повезло.
Аким Волынский начал сотрудничать в "Северном вестнике" сразу после окончания университета в 1889 году. И очень скоро выдвинулся на первые позиции. Стараниями Волынского журнал перешел от пропаганды народнических идей образца 1870-х годов к поиску новых художественных течений. Именно здесь зарождался русский символизм. Волынский одним из первых уловил наступление новой эпохи в искусстве, уход от якобы объективных знаний. Позже он вспоминал: «С первых же этапов литературно-критической деятельности я отстаивал метод идеалистический, находя применение его к темам не только искусства, но и самой жизни, абсолютно необходимым в интересах культуры и органически развивающейся общественности». В журнале печатались Л. Н. Толстой, к которому Волынский ездил в Ясную Поляну, и В. С. Соловьев. В 1890-е годы «Северный вестник» был единственным журналом, печатавшим старших символистов: Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Н. М. Минского, К. Д. Бальмонта, Ф. К. Сологуба. Трудно переоценить его роль в становлении нового литературного течения.
Это уже потом Гиппиус будет снисходительно поучать Волынского, а в момент, когда ни один журнал не брал ее стихи, а Волынский впервые напечатал их в "Северном вестнике", отношение ее было иным. Вышедшая после этого книга рассказов Гиппиус была посвящена Волынскому как провозвестнику "новой красоты". В книге же о Мережковском Гиппиус вспоминает о Волынским несколько свысока.
«Я протестовала даже не столько против его тем, или его мнений, сколько... против невозможного русского языка, которым он писал. В холодном бешенстве он ходил из угла в угол в моей комнате, тяжелой походкой на пятках, повторяя: «Вы бррраните, а дррругие хвальят...» Потом эта стычка наша замазывалась до... следующей книжки. Вначале я была так наивна, что раз искренно стала его жалеть: сказала, что евреям очень трудно писать, не имея своего собственного, родного языка. А писать действительно литературно можно только на одном и вот этом именно, внутренне родном языке. Язык древнееврейский? Мало кому из современных евреев он родной. Писать на жаргоне? Этого евреи не хотят. Они пишут (когда пишут) на языке страны, в которой живут. Но этот язык даже в тех случаях, когда страна — данная — их «родина», т. е. где они родились, — им не «родной», не «отечественный», ибо у них «родина» не совпадает с «отечеством», которого у евреев — нет. Ни Лермонтов, ни Некрасов, ни Толстой или Достоевский не могли бы быть евреями, как ни Гете, ни даже Ницше. Все это я ему высказала совершенно просто, в начале наших добрых отношений, повторяю — с наивностью, без всякого антисемитизма, а как факт, и с сожалением даже к судьбе писателей-евреев. И была испугана его возмущенным протестом. В дальнейшем я этого общего вопроса старалась не касаться. Кстати об антисемитизме. В том кругу русской интеллигенции, где мы жили, да и во всех кругах, более нам далеких, — его просто не было».
Очень злые воспоминания о Волынском оставил и Александр Бенуа.
«Уже когда все сидели за чаем с беспритязательной закуской, явился из театра господин очень гордого вида, горбоносый, совершенно бритый (что тогда было скорее редкостью), в застегнутой на все пуговицы жакетке. Он сразу стал с безапелляционной авторитетностью излагать свои мысли, и этим самым (а также своим каким-то чужеземным акцентом) мне очень не понравился. То был "философ" Флексер, впоследствии главным образом прославившийся под псевдонимом "Волынский" в качестве балетного критика и идеолога. Но в те дни о балете в серьезном обществе не полагалось говорить, а общая беседа велась вокруг философа Ницше и его рокового безумия. Идеи Ницше приобрели тогда прямо злободневный характер (вроде того, как впоследствии приобрели такой же характер идеи Фрейда). Их разбирали на все лады, и из-за них споры часто приобретали ожесточенный характер: особенно если часть споривших исповедовала своего рода "ницшеанскую религию" и могла (подобно супругам Мережковским) с полным правом считаться правоверными ницшеанцами.
Флексер-Волынский был принят у Мережковских с оттенком особой интимности. Он даже, кажется, жил тогда у них, и они втроем около того же времени совершили путешествие по Италии, что и вдохновило зоила Буренина на один из его фельетонов определенно пасквильного характера. В нем он не постеснялся намекнуть на сплетню, ходившую тогда по городу. Было ли в самом деле что-нибудь предосудительное, я не знаю, но Зиночка тогда позировала на женщину роковую и на какое-то "воплощение греха" и была не прочь, чтоб ореол сугубой греховности горел вокруг ее чела. Да и Дмитрий Сергеевич не только терпел то, что в другом супружестве могло создать весьма натянутые отношения, но точно поощрял в жене те ее "странности", которые могли оправдать прозвище "белой дьяволицы", данное ей чуть ли не им же самим. Ходил даже анекдот, будто, войдя как-то без предупреждения в комнату жены и застав ее в особо оживленной беседе с Волынским, он отпрянул и воскликнул: "Зина! Хоть бы ты запирала дверь!"»
В заключение — цитата из «Литературной энциклопедии», выходившей в 1920-х — 1930-х годах:
«Широко образованный искусствовед, Волынский много внимания уделял театру, а после революции — особенно балету. В 1925 он выпустил капитальный труд — «Книга ликований: Азбука классического танца», — посвященный обоснованию и защите так называемого «классического балета». Возглавлял ленинградский Хореографический техникум. Печатал ряд статей по вопросам искусства (преимущественно танца) в ленинградском журнале «Жизнь искусства». Был председателем правления ленинградского отделения Союза писателей (1920–1924), председательствовал в коллегии издательства «Всемирная литература». Но своим «этическим» и «эстетическим» теориям он оставался слепо верен до конца своей жизни, не осознав их общественной реакционности, даже в условиях совершенно изменившейся социальной обстановки».
